Мемфис давно уже забыл, что такое «белые стены», в пустынной Пальмире не осталось пальм, «ворота бога» Вавилона исчезли во мраке истории, в Худжанде (Александрия Эсхата) ныне не отыскать даже древних следов основателя Александра Македонского. Та же судьба постигла и Моздок («мездогу» по-черкесски «глухой лес»), получивший название того, чего ныне в этой степной местности не существует, — леса. Пойменные леса цивилизация давно уже свела на нет.

Арена степных баталий
Вдоль поймы Терека и Терско-Сунженского хребта во времена античности и средневековья постоянно шла борьба между степными воинами. Через Моздокскую степь на Закавказье хаживали в походы скифы, шли в набег сарматы, бились между собой аланы и хазары, кипчаки и монголы, хулагуиды и ханы Золотой Орды. В этих местах персидский эмир Чупан вырезал затеречные поселения хана Узбека, а борласы Тамерлана преследовали нукеров хана Тохтамыша.
В XVIII веке за Моздокскую степь началась отчаянная борьба между протурецкой Большой и пророссийской Малой Кабардой. Пользовавшиеся поддержкой Крымского ханства, закубанских татар, кумыков и ногайцев ханы Большой Кабарды пытались подчинить себе малокабардинских узденей.

Преимущество было явно на стороне «больших»: во время войны Большая Кабарда могла выставить на поле боя 5 тыс. всадников и столько же пеших, в то время как «малые» едва могли наскрести 700 сабель. При этом малокабардинцы жили в мире с гребенским казачеством и предпочитали не совершать набеги на южнорусские поселения, тогда как очередные войны между Россией и Турцией раз за разом провоцировали разбойные наскоки немирных горцев на русские «украйны». Поэтому правительство императрицы Елизаветы Петровны считало необходимым поддерживать Малую Кабарду как дипломатически, так и военной силой.

Под государеву руку
В 1750 году местные уздени Кургоко Кончокин, Гирей Маматов и Ислам Ханов обратились к кизлярскому коменданту генерал-лейтенанту Андрею Девицу с жалобой на Большую Кабарду и с просьбой о поселении своих людей у Теплого Колодца, что в пяти верстах от Червленого городка по правому берегу Терека. Взамен владельцы малокабардинцев обещали принять христианскую веру (обязательное условие поселения на российской стороне) и верой и правдой служить императрице-матушке Елизавете.
Коллегия иностранных дел по привычке спешить не стала — в воздухе уже вовсю пахло грядущей Семилетней войной, а отвлекать силы на кавказские разборки, зля турков, в Петербурге не хотели. Это Петр Великий росчерком пера мгновенно присоединял к империи целые макрорегионы, а его предшественники и последователи долго чесали затылки.

Как и в вопросе «взятия под государеву руку» Сибири, Украины или Азова, облеченная властью бюрократия предпочла отложить дело в долгий ящик и годами «изучать вопрос». Однако Девиц на свой страх и риск послал военного инженера капитана Ивана Декалонга (будущего усмирителя пугачевского бунта) со «знаюсчими людьми» и казаками изучить местность между реками Терек и Карп с целью возможного основания крепостицы для защиты малокабардинцев.

Декалонг сделал съемку местности и нашел, что здесь удобное место для сооружения ретраншемента «для закрытия от набегов оных кабардинцев и протчих татар», а также достаточно лугов и пастбищ для скота. Более того, капитан советовал построить здесь целую цепь редутов до самого казачьего Червленого городка — систему укреплений, к которой спустя полвека придет уже генерал Алексей Ермолов.

В октябре 1755 года князь Канчоко Гилахстанов (отец Кургоко Кончокина) и другие владельцы Малой Кабарды вновь обратились за помощью к российскому правительству. В прошении к императрице они писали: «Понеже Большой Кабарды обоих партей владельцы, яко то баксанской: Бамат Коргокин, Касай Атажукин, и кашкатовские Дженбулат Кайтукин, собравшись с братьями и детьми своими, чинят нам великие обиды, так что Дженбулат Кайтукин владел Анзоров Кугулка, Муртаза — кабаками со всеми ихними лежащими народами... » На этом основании он вновь просил защиты и поселения со своими людьми в пределах империи, для чего сына Кургоку желал отправить на поклон государыне.

Новый комендант Кизляра генерал-майор Иван Фрауендорф поставил условие: Кургоко Кончокин лично должен креститься, и только тогда его могут послать в Петербург (у генерала был неудачный опыт с князем Ботоко Таусултановым, который наобещал военному с три короба, а уже в Петербурге от всего отказался). Ради спасения родов выбирать не приходилось. 22 августа 1759 года Кургоко Кончокин в Кизлярском соборе превратился в Андрея Ивановича (восприимцем стал генерал Иван Фрауендорф, давший отчество Иванович) и в сопровождении трех узденей отбыл предстать пред светлые царицыны очи. Предстал удачно — Елизавета пожаловала ему сторублевый кафтан, присвоила чин подполковника и титул князя Черкасского-Кончокина.

При этом удовлетворила прошение «об отведении ему для жительства с ними и с подвластными его... места по реке Терку между урочищ Моздока и Мекеня. А по учиненному разведыванию имеет оных подвластных с братьями своими всего восемьсот человек». Ну и от царских щедрот пожертвовала «ему, владельцу, 500 рублев, узденем его, креститься желающим, по 40, а не желающим — по 30 рублев». И совсем напоследок князю вручили золотую, а узденям — серебряные медали. На память о Северной Пальмире.

Сенат предписывал, что по усмотрению кизлярского коменданта со временем можно заложить на месте поселения Кургоко Кончокина крепость, именуя ее по урочищу, где она будет заложена, построить церковь и хоромы для князя. Кроме того, для усиления Кизлярского края разрешалось поселить здесь людей «всякой нации», желающих креститься, подчинив их Кончокину. Для развития торговли также разрешалось поселиться здесь всем людям христианской веры — грузинам, армянам и другим, находящимся за пределами Российской империи.
Генерал Фрауендорф верноподданнически взял под козырек и отпустил крестника на новое место.

Раскольничий приют
С переселенцами строить крепостицу отправился полковник Петр Гак, везший казну для новообращенных. Предполагалось из кизлярских и астраханских доходов платить подъемные старшинам и узденям единожды по десяти, а рядовым — по пяти рублей на семью. Холостым — половину от этой суммы. Сюда же предложено было переселяться осетинам, кистинцам, ингушам и другим горским народам, переводчиком у которых был определен Иван Пицхелауров.
Место под строительство выбирал лично новый комендант Кизляра генерал-майор Алексей Ступишин, изучавший карту уже с точки зрения создания не просто крепостицы, а целой Азово-Моздокской оборонительной линии. Вместе с инженером капитаном Алексеем Дудиным они нашли, что урочище Моздок представляет собой плато, имеющее форму эллипса, который одним основанием по длине упирается в реку Терек, а другим — выходит в степь. Справа у границ плато — труднопроходимый лес, который тянется по всей линии от Терека до Г-образного болота, что исключает всякую возможность нападения неприятеля с этой стороны. Слева — такой же дремучий лес и далеко выступающая лука Терека. Таким образом, будущая крепость с трех сторон была обеспечена надежной защитой рельефа местности.

И Кургоко, и Ступишин не были оригинальными. Еще ранее эти удобные места облюбовали для себя русские раскольники, бежавшие на Кавказ в конце XVII века с казачьим атаманом Левкой Манацким, впоследствии обманом захваченным и казненным в донском Черкасске.

Ушедшие на Терек раскольники и беглые крепостные во главе с донцами Никитой Михайловым и Терентием Тимофеевым в урочище Моздок построили молельни, «в которых ставили образа, восьмиконечные кресты, молились двуперстным сложением, читали и пели по старопечатным книгам, ходили по солнцу». Здесь же пасли скот, охотились, рыбачили, торговали, жили собственной общиной. Преследовать их было бессмысленно, ибо как только кизлярское командование намечало операцию по разгону староверов, от гребенского казачества, где была масса раскольников, туда скакал гонец с предупреждением. Беглецы уходили на Куму, а затем вновь возвращались в урочище.
Обострение межплеменной войны между двумя Кабардами ухудшило положение раскольников, которые вынуждены были покинуть полюбившееся урочище и уйти глубже на Кавказ.

Как раз в пустующие скиты и покосившиеся амбары 5 июля 1763 года въехал гарнизон будущей крепости во главе с полковником Гаком. Собственно, и гарнизоном это можно было назвать лишь с натяжкой — урядник и 30 рядовых. Среди рядовых — 4 колесника, 4 плотника, 2 каменщика, 2 бондаря и 2 портных. Минус 12 человек, занимающихся сугубо гражданскими обязанностями. Служить оставались 18 человек, да и тем было некогда — до зимы необходимо окопаться и вселиться. По плану генерала Ступишина Моздокская крепость должна была иметь казармы, цейхгаузы, арсенал, церковь, гауптвахту и прочее.

За крепостными стенами параллельно строились слободы инородцев — грузинская, армянская, осетинская, кабардинская, греческая и другие. Возводили на свой вкус сакли, дома, турлучные (из обмазанных глиной шестов) хаты. Строили из леса и глины (видимо, как раз весь моздокский лес и был сведен для нужд крепости) — хорошего камня поблизости не оказалось. Зато строили быстро — была высока вероятность нападения встревоженных появлением неприятельской крепости горцев.

Уже через 18 лет дивизионный квартирмейстер Кавказской кордонной линии капитан Леонтий Штедер писал: «Крепость Моздок находится на юго-восточной стороне на правом берегу Терека, окружена густым лесом, который имеет свыше 200 саженей в ширину, с камышом и небольшим озером в густых зарослях, которые являются наилучшим местопребыванием этих грабителей. Сразу у выхода на дорогу слева стоит (ибо другой находится справа, между Тереком и болотом) небольшой разрушенный редут, который называют Карантином; он имеет безопасную позицию и сам незаметен из-за предлежащей возвышенности. Весьма удобно, что она своим выступом выдвигается на одну версту на юг, где оба выхода из леса приближаются друг к другу. Здесь открывается широкая панорама; оба выхода запираются, и эта позиция из-за прочных берегов и прилегающего озера безопасна и удобна. 50 хороших конных казаков было бы достаточно, чтобы положить конец грабежам».

Князь Большой Кабарды Касай Атажукин отправил в Петербург ультиматум с требованием срыть крепость. Но в ответ Моздок окопали внушительным рвом (в том числе и посад), укрепили гарнизон кизлярским батальоном с 40 пушками. Здесь же была сформирована Горская казачья команда (100 человек) из малокабардинцев и осетин во главе с князем Кончокиным.

«Осударь анпиратор»
Здесь же служили и донские казаки Моздокского гарнизонного полка, к которым в начале февраля 1772 года прибыл из станицы Ищерской за покупкой провианта крепкий 30-летний молодец лихого вида и таких же манер. Молодец назвался атаманом станицы Дубовской Терского семейного войска и намеревался отбыть в столицу в саму Военную коллегию, о чем имел ходатайство со свинцовой печатью Донского войска от «сказочных» (добровольцев) казаков станиц Галюгаевской, Ищерской и Наурской о посылке им жалования и провианта. Средства у него были — казаки собрали 20 рублев для таинственного посланца на «харч», семь с полтиной из которых тот потратил в Моздоке на угощение местных «братов-казаков».

Незнакомец показался подозрительным есаулу Устину Агафонову: время все же смутное, шла война с Турцией, надо было блюсти повышенную бдительность. У крепостных рогаток караул и задержал гостя. На допросе 9 февраля в комендантской канцелярии выяснилось, что подорожный билет всего лишь до Ищерской дал ему сам войсковой атаман Павел Татаринцов, который после личной беседы распорядился поверстать некоего Емельяна Иванова в казаки и отправить на Терек на три недели «для отдыху». Свинцовая же печать на ходатайстве в Военную коллегию сделана не в Черкасске, а в Ищерской казаками Ларионом Арбузовым и Петром Никитиным, сыном Чумаковым. То бишь подделана.
В допросном листе осталось описание наружности Иванова: «Роста он среднего, лицом смугловат, волосы стриженные, борода черная небольшая, но окладистая, одет в синий китайчатый бешмет, в желтых сапогах».

Арестанта заперли на гауптвахте, приковав к стулу тяжелой железной цепью с замком. Откуда тот уже через четыре дня в ночь с 13-го на 14-е февраля сбежал вместе с караулившим его часовым 1-й роты Моздокского полка Венедиктом Лаптевым. Сбежал вместе с цепью, оставив на стуле лишь несколько цепных звеньев.

Есаул Афанасьев погоню снаряжать не стал — нападение на крепость со стороны протурецких горцев было вполне реальным. Тем более, что по рапорту плац-майора Ивана Поветкина о происшествии в Моздокском гарнизоне больше внимания уделялось беглому рядовому Лаптеву, которого считали преступником более важном, чем арестант Иванов. Да и сам комендант не стал особо заморачиваться, доложив начальству о ЧП лишь 20 февраля, добавляя, что бежавший арестант «в воровстве и разбоях никогда не бывал» и «к розыску его по здешним местам и среди сказочных казаков публикация учинена».

Беглецы же направились на Яик, где «Иванов» перед местными казаками предстал уже не как «ходатай», а как «осударь анпиратор Петр Третий». И лишь рядовой Моздокского гарнизонного полка Венедикт Лаптев знал, что тот всего лишь казак станицы Зимовейской Емельян Пугачев.

Опорный пункт
Моздок же и после бегства «анпиратора» продолжал выполнять свою крепостную функцию, разрастаясь вширь. Если в 1777 году там проживало 877 мужчин и 733 женщины, то 1803-м — уже 4097 человек (без гарнизонных войск), в том числе русских — 436, армян — 1411, грузин — 811, осетин — 451, горцев — 429. В городе-крепости насчитывалось 101 торговое заведение, школы для горских детей, типография, винокуренный, мыловаренный заводы. Проходящая через него Военно-Грузинская дорога на Владикавказ делала Моздок важнейшим опорным пунктом экспансии империи на Кавказ и ключевым звеном Кавказской оборонительной линии.

Но с уходом Кавказской войны в глубь гор и прокладкой в 1825 году более короткого пути из России в Грузию (через станицу Екатериноградскую) значение города-крепости начало падать. В 1837 году Моздокский окружной начальник писал, что положение города очень невыгодное, так как «большой тракт, идущий в Тифлис, перемещен».
Даже железная дорога на Владикавказ прошла не через Моздок, а через Беслан. Часть осетин переселилась с гор на равнину, и движение по левобережью Терека стало менее опасным. Немирные горцы были вытеснены в Чечню и Дагестан, равнина постепенно заселялась лояльными империи жителями. Статус крепости стал попросту излишним.
Перед Первой мировой войной Моздок даже утратил городской статус Терской области, превратившись в слободу с населением 14,6 тыс. жителей. Лишь в 1923 году его вновь сделали городом Ставропольского края. А в 1944-м передали в автономную республику Северная Осетия.