Для поэта, в чьем личном словаре слово «рок» было вторым по частоте употребления после слова «любовь», Кавказ стал и роком, и любовью. «Весело жить в такой земле!» — произнес как-то Михаил Лермонтов устами своего героя. И это было сокровенное переживание самого автора. Однако этому же самому волшебному краю суждено было стать декорациями последнего акта короткой жизни поэта-странника.
«Кавказ, далекая страна!»
Несмотря на то, что биография Лермонтова до сих пор полна белых пятен, достоверно известно, что первые его путешествия на Кавказ состоялись еще в детстве и что их было три: в 1818-м, 1820-м и 1825 годах. Инициатором поездок стала бабушка — Елизавета Алексеевна Арсеньева, полностью взявшая на себя заботы о воспитании внука после ранней смерти дочери. Отец Мишеля — Юрий Петрович был отстранен от участия в судьбе сына решительно и бесповоротно.
Эти три путешествия оказались для маленького Миши поистине прорывом в новый мир. Болезненный, золотушный ребенок, погруженный в книги и собственные мечтания, страдающий от разлуки с отцом, вдруг очутился в экзотической стране чудес. Первым пунктом его кавказского маршрута оказался Горячеводск — будущий Пятигорск.
Огромные горы — Бештау, Казбек, Машук — вонзались в синее небо. Облака отбрасывали на землю живые тени. Возле солдатской слободы шел торг: стояли телеги и арбы, ходили грузины с верблюдами, проезжали конные наездники в папахах, немцы-колонисты продавали молоко и масло, черкесы — кур. У целебного источника прогуливались дамы в светлых платьях и офицеры в белых фуражках. Грохот бубнов, верещание зурны и блеянье овец звучали одновременно. То там, то здесь слышались выстрелы: это горцы нападали на казачьи посты.
В поселке было людно: приехавшие лечиться водами не находили себе места в домах и располагались в палатках, шалашах или в собственных каретах. Бальнеолог Федор Баталин, которому принадлежит заслуга систематизации пятигорских минвод, описал свое первое впечатление от этого экстраординарного зрелища: «Картина при въезде в Горячеводскую долину поражала своей необыкновенностью: она зараз напоминала и военный лагерь, и шумную ярмарку, и пикник, и цыганский табор».
Кавказские воды серьезно укрепили здоровье маленького Лермонтова. Когда ему исполнилось 11 лет, они с бабушкой совершили уже гораздо более длительный вояж на Кавказ — с обозами, гувернерами, дворовыми, лекарем и поварами. Решено было провести целое лето в имении Шелкозаводском на левом берегу Терека — здесь, недалеко от казачьих станиц Шелковской и Червленой, жили родственники по материнской линии Хастатовы.
Имение бабушкиной сестры — генеральши Хастатовой — находилось на границе с Чечней. Везде стояли казачьи пикеты, переезды совершались не иначе, как под охраной пушки. Миша Лермонтов снова увидел черкесов в мохнатых шапках и бурках, скачки джигитов, огненные пляски, хороводы, услышал горские песни, легенды, предания.
Небольшой барский дом стоял возле самой станицы и был укреплен наподобие казачьих постов: воротами, вышками и малым орудием, направленным в сторону Терека, на противоположном берегу которого виднелся чеченский аул Акбулат-Юрт. Жители гребенских казачьих станиц, постоянно ожидая нападений, день и ночь стояли дозором на своем берегу и часто отражали набеги больших и малых партий «абреков».
Но Екатерину Алексеевну Хастатову это ничуть не смущало — к ночным вылазкам горцев она относилась с большим спокойствием. Родные рассказывали, что если ее пробуждал ночной набат, она спрашивала только: «Не пожар ли?» И если ей отвечали, что не пожар, а набег, она поворачивалась на другой бок и продолжала прерванный сон. По всей кордонной линии Хастатова была известна под названием «авангардной помещицы» и очень гордилась этим титулом.
Не отставал от матери и Аким Хастатов. После службы в Семеновском полку он вышел в отставку, вернулся в имение и вместе с казаками выезжал на все тревоги, прослыв отчаянным храбрецом. Гарцевал под пулями в штатском платье и круглой соломенной шляпе, без оружия, с одним хлыстиком, немало удивляя своим видом казаков и чеченцев, для которых служил отличной мишенью. На своих визитных карточках Хастатов вместо звания писал: «Передовой помещик Российской империи». Вообще о нем ходило множество анекдотов.
В бурной военной молодости Аким Акимович выкрал в горском ауле татарочку по имени Бэла. А в станице Червленой однажды ворвался в хату, в которой заперся пьяный казак, вооруженный пистолетом и шашкой. Пройдут годы — и все эти события станут сюжетами знаменитого романа писателя Лермонтова.
А пока он, как губка, впитывает в себя этот яркий и сказочный мир. Слушает рассказы о войне, о кровной мести, живо интересуется нравами и обычаями горцев, их фольклором. Его увлекают опасность и доблесть, которые стали для этих людей нормой жизни. На фоне Кавказских гор он впервые читает пушкинского «Кавказского пленника», рассматривает записи из юношеского альбома матери и пишет свои первые акварели.
Здесь же Лермонтов втайне от всех переживает чувство первой любви, о чем позже оставит запись в своем дневнике:
«Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея десять лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тетушки, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти. Я ее видел там. Я не помню, хороша собою была она или нет. Но ее образ и теперь еще хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему. Один раз, я помню, я вбежал в комнату, она была тут и играла с кузиною в куклы: мое сердце затрепетало, ноги подкосились. Я тогда ни об чем еще не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я никогда так не любил, как в тот раз. Горы Кавказские для меня священны...» Именно эти сильнейшие впечатления детства стали благодатным материалом для ранних стихов и поэм Лермонтова. Несмотря на явное подражание Пушкину и Байрону, юный автор сделал громадный рывок навстречу настоящей жизни и поэзии. На свет появились «Черкесы», «Кавказский пленник», «Исмаил-бей», «Аул Бастунджи», стихи о Кавказе: «Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе».
«С подорожной по казенной надобности»
В следующий раз Лермонтов приезжает на Кавказ не по своей воле. Новое путешествие называется ссылкой и связано с реакцией Николая I на стихотворение «Смерть поэта», посвященное трагической гибели Пушкина и мгновенно разошедшееся по России в списках.
Царь Николай Павлович, как известно, был не чужд изящной словесности, но на этот раз его резолюция оказалась суровой: «Приятные стихи, нечего сказать: я послал Веймарна в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде обнаружатся еще другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он, а затем мы поступим с ним согласно закону».
Корнета Лермонтова признают вменяемым, а посему отправляют в Нижегородский драгунский полк, стоявший в Кахетии. Из лейб-гвардии гусарского полка — в драгуны, и без повышения звания.
Современники считали Кавказ «теплой Сибирью», где унылая каторга заменена постоянной близостью смерти. Но, кроме этого, дикие горы воспринимались как страна чудес, опасной романтики, острых ощущений.
Однако Михаил Лермонтов уже не был тем восторженным мальчиком, который приезжал сюда 12 лет назад. Император сослал за Кавказский хребет профессионального военного и писателя со сформированным мировоззрением и эстетической программой.
Известный лермонтовед Алла Марченко утверждает: «Лермонтов ехал на Кавказ не за экзотикой, не с расплывчатыми мечтами, а с хорошо разработанным планом действий и творческого поведения. Ехал с душой, распахнутой для новых впечатлений, и в то же время твердо зная, где и как надо искать... Во всяком случае, заранее продуманные план и направление поиска — единственное, что разъясняет неизбежное недоумение: да как же он успел за одно только лето собрать столько жизненного материала?»
Таким образом, собственные планы Лермонтова существенно отличались как от царских намерений, так и от видов на него военного начальства. И это несмотря на то, что многие высокопоставленные кавказские офицеры ему благоволили, покровительствовали и пытались «устроить судьбу» — не без подачи бабушки, которая с самого начала стала печься об облегчении участи любимого внука.
Так, дядя поэта Павел Петров, в то время начштаба командующего войсками Кавказской линии, сумел устроить своего племянника в отряд самого командующего Вельяминова, за Кубань. В осенней кубанской экспедиции против горцев собирался принять участие сам государь. А это был верный путь к отличию и прощению.
Однако экспедиция была назначена на сентябрь, а сидеть три месяца без дела Лермонтов не собирался. В начале мая Вельяминов уехал из Ставрополя, и Михаил Юрьевич не преминул тут же воспользоваться отсутствием начальства и «сбежать». Ему нужно было собирать литературный материал для будущего романа, вдыхать в него жизнь, напитываться впечатлениями, находить новые сюжеты, уточнять места действия героев — не вымышленные, а реальные.
И Лермонтов отправляется в свой первый вояж, выбирая для него самый проверенный и самый короткий из кавказских маршрутов — по левому берегу Терека, почти сплошь застроенному казачьими станицами. Эта поездка была возвращением в детство, в «земной рай» — имение Хастатовых.
Выслушивая военные воспоминания Акима Хастатова, Лермонтов переиначивает применительно к кавказским условиям свой неоконченный роман «Княгиня Лиговская», усложняет сюжет введением свежих лиц. Прикидывает, пока только в уме, куда бы переместить Печорина, когда он из-за дуэли неизбежно будет выслан из чистенького и приятного Пятигорска. Кавказский опыт у писателя пока еще очень невелик — всего две недели странствий вдоль Линии, по левому флангу.
Однако и этого времени достаточно, чтобы подобрать нужную крепость для героя, да и быт передовых поселений ему знаком. Припасена на случай и история Бэлы — без любви русского офицера к украденной горянке роману из кавказской жизни не обойтись.
Лето 1837 года на Кавказе выдалось на редкость промозглым и дождливым. Простудившись в своих странствиях, Лермонтов «весь в ревматизмах» поехал в Пятигорск на излечение. Он не мог ходить, его вынесли из повозки на руках. Но за месяц чудесные воды поставили больного на ноги.
Тем временем приближалась осенняя закубанская экспедиция, и Лермонтов в начале сентября выдвинулся в Тамань, чтобы присоединиться к отряду Вельяминова. Однако государь, раздосадованный случайным пожаром пороховых складов во время смотра войск в Геленджике, отменил второй этап экспедиции. «Отличиться в деле» у Лермонтова на сей раз не получилось, зато он встретился в Тамани с прототипами своего будущего рассказа, которые обокрали его точно так же, как «честные контрабандисты» Печорина, «странствующего офицера с подорожной по казенной надобности».
Пришлось наконец-то отправиться на воссоединение со своим полком в Грузию — по Военно-Грузинской дороге. К тому времени как Лермонтов прибыл в местечко Карагач в ста верстах от Тифлиса, бабушке уже удалось выхлопотать для него перевод в Гродненский гусарский полк, стоявший в Новгороде. Но внук не спешит покинуть Кавказ — он по своей воле задерживается в Кахетии, проявляя глубокий интерес к изучению этнографии, народных легенд и лучших образцов грузинской поэзии. Встречается в Цинандали с замечательным поэтом-воином Александром Чавчавадзе и его дочерью Ниной — вдовой Грибоедова.
Со свойственной только ему выразительной лаконичностью Лермонтов смог уместить в несколько энергичных строк все свои нескончаемые странствия в течение восьми месяцев первой ссылки.
«С тех пор, как выехал из России, — писал он другу Святославу Раевскому из Тифлиса, — поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании — то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже... Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить, — в месяц меня воды совсем поправили; я никогда не был так здоров, зато веду жизнь примерную: пью вино только когда где-нибудь в горах ночью прозябну, то, приехав на место, греюсь...»
Продолжение — в следующем номере.