155 лет назад, в марте 1859 года, из колхидского порта Поти вышел российский пароход «Великий князь Константин», взявший курс на Трапезунд. У османских берегов с его борта на французское судно «Сюлли» перебрался невысокий полноватый кучерявый брюнет с роскошными усами в сопровождении художника Жана-Пьера Муане и слуги-грузина по имени Григорий.
«Сюлли» направлялся в Марсель, ожидая лишь нескольких пассажиров. Из-за того, что усатый брюнет обменялся несколькими итальянскими фразами с лоцманом «Великого князя Константина», а затем по-грузински сказал пару слов слуге, подшкипер-бретонец Лука буркнул капитану Дагерру: «Ну и полиглоты же эти русские! Вот еще один, объясняющийся по-французски, как француз».
Дагерр его осадил: «Ты чего, Жан, это же знаменитый писатель Александр Дюма! Ему зачем-то нужно было путешествовать именно по Кавказу, где обитают одни разбойники. Впрочем, читая его «Монте-Кристо», этому как раз не удивляешься».
Слабость к коллекционированию орденов
Потомок гаитянской рабыни-негритянки и дивизионного генерала революционной французской армии (Наполеон называл Дюма-старшего «наш Гораций Коклес» за то, что тот в одиночку на Бриксенском мосту в Тироле сдерживал эскадрон австрийцев) Александр Дюма давно мечтал побывать в России. Страна, уничтожившая лучшую армию мира, вызывала в нем неподдельный интерес.
Тем более, главными героями своего романа «Записки учителя фехтования» Дюма вывел известного декабриста поручика-кавалергарда Ивана Анненкова и его жену — французскую модистку Полину Гебль (в России роман был запрещен цензурой, но читался всем петербургским светом, включая императрицу). Да и чего греха таить: модный
беллетрист испытывал объяснимую человеческую слабость к коллекционированию орденов.
Военным он не был, стало быть, орден можно было получить лишь за сугубо штатский писательский труд. В коллекции Дюма значились уже французский орден Почетного легиона, бельгийский орден Льва, испанский Изабеллы Католической. Русский же орден как нельзя кстати пришелся бы на сюртук полукровки-гаитянина.
Задумка была вполне реальна, ибо живописец Орас Верне незадолго до этого после триумфальной поездки по России удостоился ордена святого Станислава.
В 1839 году Дюма отправил рукопись своей пьесы «Алхимик» в красивом переплете с виньетками и ленточками лично императору Николаю I. Пьесы француза («Генрих III и его двор», «Антоний», «Кин», «Ричард Дарлингтон», «Тереза») были чрезвычайно популярны в столице, где неизвестный дотоле романтизм пришел на смену царившему классицизму. Поэтому Дюма резонно надеялся на «орденскую» благосклонность русского монарха.
«Государь, в наш век, столь материалистический, поэт и артист спрашивает себя: остался ли еще на свете хотя бы один покровитель искусства, который воздал бы должное их славному и бескорыстному служению? — писал Николаю I Дюма. — И они с удивлением и восхищением узнают, что божественному провидению угодно было именно на престол великой империи севера поместить гения, способного их понять и достойного быть ими понятым».
Однако надо было знать Николая, испытывавшего презрение ко всем «щелкоперам» вообще, а к французским романистам в особенности. На прошении об ордене министра народного просвещения Сергея Уварова император собственноручно карандашиком начертал: «Довольно будет перстня с вензелем». Алмазного, на всякий случай.
К тому же бюрократическая волокита с посылкой драгоценности за границу довела писателя до того, что Дюма обиделся и сделал посвящение на пьесе уже не монаршей особе, а собственной любовнице Иде Ферье, исполнявшей в «Алхимике» роль Франчески. После чего обиделся сам Николай, и дорога автору «Мушкетеров» в Россию оказалась закрыта.
Особенная прелесть русского гостеприимства
Перемены произошли лишь со смертью императора Николая и восшествием на престол его сына-реформатора Александра II. В 1858 году в Париже бурное застолье свело Александра Дюма с известным кутилой графом Григорием Кушелевым-Безбородко, издателем журнала «Русское слово», который запросто пригласил его в Петербург. Писатель с восторгом согласился, оговорив условие, что не будет ограничиваться столицами, а непременно посетит Нижний Новгород, Казань, Астрахань, Севастополь (чрезвычайно интересный после знаменитой Крымской войны) и прочие. Автору «Монте-Кристо» пообещали, что угодно.
Спустя несколько месяцев полнеющего мулата уже принимали в лучших домах Петербурга и Москвы. Особенно жарко — в Белокаменной у графа Нарышкина. Его сын Александр Дюма-младший некогда соблазнил юную графиню, а его не менее ходкий папаша в ходе визита — подругу графини Женни Фалькон. Путешествие начиналось приятно.
Поскольку Дюма хотел не только увидеть Россию, но и запечатлеть ее, он взял с собой живописца Жана-Пьера Муане, а поскольку по-русски ни слова не понимал, в качестве переводчика ректор Московского университета Аркадий Альфонский (большой поклонник Дюма) назначил писателю студента 2-го курса физико-математического факультета Александра Калино. Весь путь француза мягко и ненавязчиво отслеживался агентами III Отделения жандармов, о чем аккуратно доносилось его шефу князю Василию Долгорукову.
Писатель был счастлив. Он, захлебываясь от восторга, писал сыну: «Из Астрахани привезли солончакового барана, в сравнении с которым нормандские бараны ничего не стоят... Хвост нам подали отдельно — он весил четырнадцать фунтов. За десертом атаман Астраханского казачьего войска генерал-майор Николай Беклемишев подарил мне свою шапку, которая в Париже сошла бы за элегантную муфту».
В Калмыкии Дюма принимал тайша-князь Тюмен, закативший пир из конины и скачки с участием 150 лошадей и 60 верблюдов с наездниками обоего пола, а затем соколиную охоту.
«Только в России оказывают такое замечательное внимание, которое любой путешественник встречает на каждом шагу; но если у путника есть еще и какие-то заслуги, то встречать его будут с потрясающим радушием, — писал Дюма. — Что касается меня, то я буду беспрестанно вспоминать об этом гостеприимстве и хотя бы подобным способом смогу выразить свою благодарность всем, кто был так любезен ко мне. Гостеприимство в России оказывается с какой-то особенной прелестью и свободой, которой не встретишь ни у одного народа».
Новоиспеченный генерал
Но и сам писатель был не промах — еще в столицах он удивил свет своим кулинарным искусством и познаниями в виноделии. А в путешествии — страстью к охоте и умением владеть оружием. «Я имею одинаковую способность владеть пером, ружьем и половником», — с гордостью говорил он попутчикам. Александр Дюма был автором «Большого кулинарного словаря», который называл своей «самой лучшей книгой».
1 января 1859 года грузинский Поти получил статус города, в честь чего Дюма приготовил обед для своих гостей — князя Ингерадзе и знакомого турецкого купца. Занимательно его меню, учитывая, что за время путешествия писатель-эпикуреец тщательно изучал кухню кавказских народов:
Суп «Жюльен» с зеленью. Свежая капуста со свининой. «Улучшенный» шашлык (мясо одним куском нанизывается на всю длину шампура). Цыплята.
Две утки и двадцать дроздов. Флажолеты (свежие турецкие бобы) на английский манер. Яйца, приправленные почечным соком.
Салат из свежей фасоли. Десерт — поджаренные орехи, чай, кофе.
Водка, вина — мингрельское, кахетинское и гурийское.
Показательно, что кухню самих русских Дюма так и не оценил. «Русские, по-видимому, вовсе не нуждаются в пище, — писал он. — Судя по тому, что они употребляют в пищу, можно заключить, что еде они не придают большого значения, что процесс этот они отнюдь не относят к виду искусства — для них все равно, лишь бы только кипел самовар и дымился чай в стаканах. Какая разница, будет ли это желтый чай китайского императора или калмыцкий чай князя Тюменя. Они делают то же, что делают арабы, отведав финики утром и финики вечером».
В то же время писатель удивлялся, как это князь Иван Багратион умудрился достать в такой глуши, как дагестанский Каякент, великолепный печеночный паштет, а также прекрасный китайский чай.
И все же Дюма неудержимо влекло на Кавказ. Писателя сразу запугали тем, что там он «не найдет ни куска хлеба в гостиницах, ни одной лошади на почтовых станциях, ни одного казака в станицах», посоветовав навесить на себя какой-либо знак отличия для солидности. А заодно посоветовали никуда и никогда не выходить на улицу без оружия — Кавказ, конечно, прекрасен, но здесь, по выражению русского пиита Александра Пушкина, «убийство человека — не более чем один жест».
«Никогда не выходите без оружия, если оно и не защитит, то, по крайней мере, заставит уважать вас», — сказали гостям. Поэтому французы из дома не выходили без сабли, пистолетов и ружей. А на перегонах между военными постами путешественников обычно сопровождали пятеро казаков, не прятавших всю дорогу ружья в чехлы.
Дюма удивился, но на подаренное ему одеяние русского ополченца прицепил звезду Карла III, за что не знавшими диковинки русскими тут же был окрещен «генералом», и в дальнейшем практически не испытывал проблем в передвижении. Подорожная от князя Барятинского позволяла писателю брать на военных постах казачий конвой, который при виде звезды вытягивался в струнку.
Урядники рапортовали на станциях: «Господин генерал, на станции все обстоит в порядке». А сам Дюма привставал в стременах и с удовольствием выпаливал казакам заученную фразу: «Здорово, ребята!», получая неизменный ответ: «Здравия желаем, ваше превосходительство!»
Не робкого десятка
На территории Северного Кавказа Дюма появился 7 ноября 1858 года, посетив крепость Кизляр после пяти дней изнурительного путешествия из Астрахани по пыльной пустыне в грязи, доходившей лошадям тарантаса до груди. Гостиницы в крепости, сожженной в 1831 году горцами Кази-Муллы, не было, зато знающий толк в кулинарии француз остался приятно удивлен качеством местных напитков: «Вино кизлярское и вино кахетинское, из которых кахетинское, по моему мнению, уступает кизлярскому, потому что будучи перевозимо в бурдюках принимает их вкус. фактически единственные, которые пьют на Кавказе. В Кизляре гонят превосходную водку, повсеместно известную кизлярку».
В Кизляре наевшийся до отвала у городничего подполковника Александра Полнобокова Дюма потребовал сообщить ему рецепт прекрасного шашлыка из баранины на шомполе карабина.
В станице Шелковской писатель пытался отыскать местного коменданта: «Будьте добры, отнесите мою визитную карточку полковнику Шатилову и скажите, что я буду иметь честь нанести ему визит сегодня вечером».
Слуга воротился. «Ну, как, нашли?» — «Нет, он уже в полку. А вот его малолетний сын, когда услыхал ваше имя, воскликнул: «О, я знаю господина Дюма, он написал «Монте-Кристо»!» Писатель был на седьмом небе от умиления своей популярностью даже среди детей в кавказской глухомани.
Под станицей Червленой на конвой напали абреки-чеченцы, и один из них даже стрелял в Дюма, но промахнулся. В последующем поединке с казаком абрек, пожалованный орденом от имама Шамиля, был убит. Ружье, из которого тот стрелял в автора «Королевы Марго», Дюма выкупил у убившего его казака за 30 рублей.
В Хасав-Юрте писатель напросился в ночной секрет с казаками-охотниками, в ходе которого они отбили у абреков похищенную ими женщину с ребенком. В Темир-Хан-Шуре Дюма стал свидетелем набега лезгин, успешно отбитого местными милиционерами. Он за 10 рублей купил у командира отряда милиционеров Имана Газальева кинжал, которым тот одолел двух горцев. А командир Дагестанского конно-иррегулярного полка подполковник князь Иван Багратион подарил Дюма еще и ружье, снятое с убитого лезгина.
Поручик Нижегородского драгунского полка Алексей Оленин сохранил воспоминание о пребывании писателя в Чир-
Юрте, в расположении драгун, которые провожали его в пути: «Вдруг послышались выстрелы в авангарде. Вихрем понеслись вперед наездники, драгуны и казаки. Справа и слева в отдалении показались конные чеченцы. Дюма словно преобразился. Во весь опор вынесся он с нами вперед — туда, где завязалась лихая перестрелка. То наскакивая, то удаляясь, горцы перестреливались с нашими. Во все время схватки Дюма сохранил полное самообладание и с восхищением следил за отчаянной джигитовкой казаков. Вскоре горцы, обменявшись последними выстрелами, ускакали восвояси. У нас убитых не оказалось, ранены казак и лошадь».
«Самое интересное и самое завораживающее зрелище»
Дербент особенно поразил писателя величественностью своих стен и крепостей, а также обхождением семейства командира Апшеронского полка — губернатора Дербента генерал-майора Дмитрия Асеева, которое в полном составе прекрасно щебетало на французском.
Из Дербента с группой сопровождающих Дюма отправился осматривать Великую Кавказскую стену, которая была построена персами в VI веке для защиты от северных кочевников и тянулась от моря на 40 верст в глубь Кавказа до самой Табасарани.
В селении Джалганы ему показали пещеру Эмджекляр-пир («Святых сосцов»), где вода стекает со сталактитов, как из женских сосцов, в небольшой источник, из которого пил Петр Первый.
В Баку Дюма умилялся красоте Девичьей башни, «подножье которой омывается морем». Кто был в азербайджанской столице последние полвека, видел, что Каспийское море от башни отступило уже более чем на километр. Так что писателю тогда повезло больше.
На Апшероне в 26 верстах от Баку Дюма любовался зороастрийским святилищем огня Атешгах, где пылал вечный огонь, поддерживаемый подземными нефтяными источниками. А также долиной огней на равнине площадью в квадратную милю.
«Матрос взял в обе руки по пучку пакли, зажег их от фонаря, поднесенного товарищем, и бросил оба пучка за левый и за правый борт. Мгновенно море вокруг нас воспламенилось, и это на протяжении целой четверти версты, — вспоминал писатель. — Наша лодка походила на лодку Харона, переправляющуюся через реку ада; море превратилось в настоящего Флегетона. Мы плавали буквально посреди пламени. К счастью, это пламя чудного золотистого цвета было прозрачно, как пламя спирта, и мы едва ощущали его приятную теплоту. Избавившись от волнения, мы смогли понаблюдать еще более внимательно за этим фантастическим зрелищем. Море горело более или менее обширными островками; некоторые из них были шириной, как круглый стол на двенадцать персон; другие — величиной с тюильрийский бассейн; мы плавали в проливах, хотя время от времени наши гребцы по приказу капитана перевозили нас по этим горящим островкам. Это, безусловно, самое интересное и самое завораживающее зрелище, которое только можно было увидеть и которое, я думаю, нигде, кроме как в этом уголке мира, не встречается...»
В Шемахе в приподнятом настроении после посещения танцев баядерок Дюма подарил радушной хозяйке дома на редкость уродливый свой портрет из журнала «Иллюстрации», сопроводив это едким замечанием: «Берегите этот портрет, чтобы пугать им детей в случае, если они расплачутся или расшалятся».
В Нухе Дюма играл в шахматы с азербайджанской поэтессой Ната-ван (проиграл). В знак восхищения умом, красотой и талантами этой неординарной женщины писатель подарил ей изящные перламутровые шахматы, привезенные им из Парижа, а также маленький бюст Наполеона.
В Тифлисе Дюма принимали столь радушно, что он сделал дальновидное замечание по поводу приемов: «Нигде не пьют столько, сколько в России, кроме разве еще в Грузии. Было бы очень интересно увидеть состязание между русским и грузинским бражниками. Держу пари, что число выпитых бутылок будет по дюжине на человека, но я не берусь сказать заранее, за кем останется победа».
«Я не так глуп, чтобы расстаться с жизнью столь преждевременно»
За время столь длительного путешествия Дюма по России в Париже разнеслись слухи о его смерти. Узнав об этом, писатель отправил письмо своему другу поэту и романисту Жозефу Мери: «Я прочел в одной русской газете, что в Париже и даже во Франции распространился слух о моей смерти и что этот слух огорчил моих многочисленных друзей. Газета забыла прибавить, что это самое известие обрадовало моих многочисленных врагов, но это само собою понятно. Однажды вы уже опровергли от своего имени подобное сообщение обо мне, в этот раз напечатайте от моего имени, что я не так глуп, чтобы расстаться с жизнью столь преждевременно».
Взойдя на борт парохода в Поти, Дюма скрупулезно подсчитал свои трофеи из подаренного ему на бесчисленных ассамблеях оружия и сувениров. А также скалькулировал свои расходы: «Во время моего путешествия по России (а я проехал 4000 лье) я истратил в течение 10 месяцев немногим более 12 000 франков, из которых 3000 ушло на покупки».