«Я счастлив был с вами, ущелия гор»
Лермонтов отдает себе отчет, что Кавказ — это отдаленный край Российской империи, своеобразная терра инкогнита. О Кавказе много говорят, но мало кто в России представляет по-настоящему и «вечную войну», и быт жителей, и здешнюю природу — величие, новизну, красоту этого почти еще не открытого поэзией мира. В дороге поэт время от времени останавливает тележку и зарисовывает на скорую руку виды этих мест, чтобы показать потом в Москве, в Петербурге друзьям. Ведь художники дальше Пятигорска не ездят.
Рука его талантлива и точна — он не только владеет карандашом, но и отлично пишет акварелью и масляными красками. Все рисунки отличаются топографической точностью, необыкновенной динамикой и пластичностью. Кроме того, по меткому замечанию литературоведа Ираклия Андроникова, вся графика Лермонтова — это иллюстрации к его стихам и поэмам. В 70-х годах прошлого века Андроникову удалось отыскать все места, с которых поэт-путешественник «снимал» свои пейзажи. Правда, для этого пришлось проехать на машине 15 тысяч километров.
Получив приказ возвращаться в Россию, Лермонтов пускается в обратный путь по той же Военно-Грузинской дороге. В декабре над Крестовым перевалом висят глыбы снега, ежеминутно готовые сорваться и увлечь за собой в пропасть все, что застигнуто в пути. Но Лермонтов неуклонно движется на север. На его пути — Мцхета, где сливаются Кура и Арагва, Кайшаурская долина, сумрачная Гуд-гора и Крестовая, могучий Казбек. Впереди — Владикавказ и Россия.
Описанием этого маршрута и начинается роман «Герой нашего времени». Воспоминания о переходе через Крестовую и о жизни в крепости за Тереком читатель найдет в рассказе об истории Бэлы. Во Владикавказе встретятся Максим Максимыч с Печориным. Тамань составит особую повесть. Пятигорск и Кисловодск оживут в «Княжне Мери». Действие «Фаталиста» перенесется в одну из казачьих станиц. Так путешествие ссыльного Лермонтова по Кавказу в далеком 1837 году породило одну из самых гениальных книг не только русской, но и всей мировой литературы.
А ведь, кроме «Героя», литературными плодами первой кавказской ссылки стали еще «Мцыри» и «Демон», «Казачья колыбельная песня» и «Дары Терека».
В начале 1838 года Михаил Лермонтов возвращается в Петербург и стараниями бабушки восстанавливается в лейб-гвардии гусарском полку. Вплоть до мая 1840 года длится короткая передышка между ссылками — это золотое время, в течение которого талант Лермонтова развернулся в полном блеске и силе. Его «Героя» покупают нарасхват. В поэзии его считают преемником Пушкина.
Более чем через 100 лет после окончания земной жизни Михаила Лермонтова в коротком эссе «Все было подвластно ему» поэт Анна Ахматова дала удивительно емкую характеристику лермонтовского дарования: «Это было странное, загадочное существо — царскосельский лейб-гусар, живший на Колпинской улице и ездивший в Петербург верхом, потому что бабушке казалась опасной железная дорога, хотя не казались опасными передовые позиции, где, кстати говоря, поручик Лермонтов был представлен к награде за храбрость. Он подражал в стихах Пушкину и Байрону и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актера называют «сотой интонацией». Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира. Я уже не говорю о его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает
миф о том, что проза — достояние лишь зрелого возраста. И даже то, что принято считать недоступным для больших лириков — театр, — ему было подвластно. До сих пор не только могила, но и место его гибели полны памяти о нем. Кажется, что над Кавказом витает его дух, перекликаясь с духом другого великого поэта».
«С грустью тайной и напрасной»
Причиной второй кавказской ссылки Лермонтова послужила его дуэль с сыном французского посла Эрнестом де Барантом В ходе поединка Михаил Юрьевич сначала был легко ранен в руку уколом шпаги, а затем, когда дело дошло до пистолетов, выстрелил в воздух. Де Барант же промахнулся.
Общество увидело в этой дуэли явную перекличку с судьбой Пушкина. Однако итогом «перестрелки» для француза стал лишь отъезд на родину, а для Лермонтова — три месяца гауптвахты и новая ссылка на Кавказ.
На этот раз Николай I посылает поручика Лермонтова в Тенгинский пехотный полк, который, по замыслу императора, должен был быть употреблен для укрепления Черноморской береговой линии. Береговая линия являлась, если можно так выразиться, «личным проектом» государя. Она состояла из нескольких укреплений — от Анапы до Поти. Приморские гарнизоны должны были пресекать снабжение горцев морским путем. В то время Англия была сильно обеспокоена русской
экспансией на восток, опасаясь за свои восточные колонии, поэтому из Турции на Кавказ доставлялось английское оружие.
Береговая линия была крайне непопулярна у русских офицеров, более того — они считали ее шарлатанством. Вместо того чтобы угрожать горцам, береговые укрепления сами оказались в состоянии постоянной блокады. Все — от возделывания огородов до рытья могил — оплачивалось кровью. Кроме того, как свидетельствуют военные историки, служивых одолевала злая малярия, и все усилия полковых медиков были тщетны. Порой дело доходило до того, что девяносто процентов солдат лежали больными, и некому было занимать караулы.
Новый командующий войсками Кавказской линии граф Граббе не мог позволить себе кинуть поручика Лермонтова в эту мясорубку. Граф был человеком безупречной личной честности и немного поэтом, переводил античных авторов, изучал Тацита и верил в «суд истории». После прочтения «Героя нашего времени» Граббе решил, что Лермонтов имеет непосредственное отношение к славе России. Поэтому командующий сделал вид, что не понял смысла распоряжения императора.
Павел Граббе поступил так, как поступил бы на его месте любой грамотный военачальник: он отправил отличного кавалериста, гусара и драгуна на тот участок фронта, где была крайняя нужда в офицерах конницы. Иными словами, он на свой страх и риск посылает Лермонтова с экспедицией генерала Галафеева в Дагестан и Малую Чечню.
Разумеется, это не была увеселительная прогулка. Отряду предстояло схлестнуться с Шамилем, которому удалось стянуть в кулак все силы Северного Кавказа. Но над чеченским походом не тяготела роковая и бессмысленная обреченность, как над несчастными жертвами Береговой линии. А главное, галафеевская экспедиция обещала успех. А значит — и надежду на представление к награде, за которым можно было бы ожидать и помилования.
Сбылась давняя мечта Лермонтова — принять непосредственное участие в настоящей войне. Ведь в задуманном им романе «из времен смертельного боя двух великих наций» война должна стать одним из главных объектов изображения. Чтобы не впасть в ложный пафос и романтическое украшательство, ее нужно увидеть собственными глазами.
В письме Алексею Лопухину, датированном 17 июня 1840 года, Лермонтов с легкой иронией сообщает, что покидает Ставрополь и едет «в действующий отряд, на левый фланг, в Чечню брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму, а если возьму, то постараюсь прислать к тебе по пересылке. Такая каналья этот пророк!»
Наступление Шамиля, закончившееся крупным сражением, произошло недалеко от Темир-Хан-Шуры (ныне Буйнакск). Лермонтов записал в своем походном дневнике: «Сражение у «Грозной скалы» было коротким, но яростным. Наши солдаты немного растерялись и отступили за речку. Горцы — отличные стрелки и очень метко попадают в цель. Я чудом остался жив, а фуражку мою пробили свинцом. В этот день мы так и не смогли предпринять существенных действий...»
На следующее утро бой повторился. Русские оттеснили горцев, но окружить их не смогли. Потери с обеих сторон были ужасающими. Лермонтов продолжил свой дневник: «Горцы атаковали нас с криками и с длинными кинжалами. Я увидел, как неподалеку упал молодой солдат, истекая кровью. У него была отрублена рука. и я невольно вспомнил трагический рассказ немецкого сказочника Вильгельма Гауфа. Когда бой завершился, я увидел, что у солдата не только отрублена рука, но и отсечена голова». Речь идет о новелле «Рассказ об отрубленной руке». Известно, что Лермонтов находил много мистических совпадений в событиях жизни Гауфа и своей собственной. Видимо, воображение поэта, разгоряченное боем и жестокой натуралистической сценой, сыграло с ним злую шутку. Рука и голова солдата снятся ему долгое время, и он думает, что может быть подвержен участи этого несчастного солдата. «Я не желаю этого, — признается поручик Лермонтов. — Хотел бы умереть на поле боя мгновенно».
Решающее сражение отряда Галафеева с горцами произошло при реке Валерик 11 июля. В письме к Лопухину Лермонтов рассказал об этом бое сначала языком цифр: «У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов кряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте... вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью». А затем сразу, буквально по следам события, написал стихотворение «Валерик» — истинный шедевр любовной и батальной лирики, приговор войне, бессмысленно обрывающей человеческие жизни. По изобразительной силе, щемящей искренней интонации и всепобеждающему гуманизму трудно найти равное ему поэтическое произведение. Особенно если учесть, что написано оно не кабинетным мыслителем, а боевым офицером и храбрейшим человеком эпохи: «А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?»
Осенью 1840 года Лермонтов был снова прикомандирован к кавалерийскому отряду, действующему в Малой Чечне, и в каждом из сражений обращал на себя внимание военачальников не только «отменным мужеством и хладнокровием», но и «расторопностью и верностью взгляда», что и было зафиксировано в журнале военных действий.
10 октября Лермонтов принял на себя командование группой так называемых «охотников». Это было нечто вроде добровольческого партизанского отряда, состоявшего из самых отчаянных храбрецов — разжалованных офицеров, кабардинцев и казаков.
Предводительствуя отрядом, Лермонтов сумел возродить традиции партизанской войны, которые, по рассказу его любимого двоюродного деда Николая Столыпина, с большим успехом применялись русской легкой кавалерией
в 1812 году. Именно этот стиль — маневренный, ориентированный на неожиданность и быстроту, гибко приспосабливающийся к обстоятельствам, — был особенно эффективен в схватках с горцами. Тогда как тупая шагистика и жесткая запрограммированность боевых операций, регламентируемая николаевским уставом, оказывались против этих прирожденных воинов бессильными.
Опытный артиллерийский офицер, «настоящий кавказец» Константин Мамацев вспоминал: «Невозможно было сделать выбора удачнее: всюду поручик Лермонтов, везде первый подвергался выстрелам... и во главе отряда оказывал самоотвержение выше всякой похвалы. Лермонтов был отчаянно храбр, удивлял своей удалью даже старых кавказских джигитов».
За участие в летней экспедиции Лермонтов был, как и рассчитывали его друзья, представлен к награде. Генерал Галафеев после окончания военных действий подал рапорт, где к наградному списку прилагалась просьба: перевести Лермонтова из пехоты в гвардию тем же чином. В дополнение к галафеевскому рапорту князь Голицын, командующий кавалерией, подал свой, в котором просил о награждении Лермонтова «золотой» саблей — «За храбрость».
Тем временем бабушка поэта Елизавета Алексеевна вымолила для него отпуск в Санкт-Петербург сроком на два месяца. 11 декабря государь император «высочайше повелеть соизволил» — и Лермонтов поехал в Россию.
Но радость была недолгой. В феврале 1841 года бумаги представленных к награде за летнюю экспедицию вообще, и за сражение при реке Валерик особенно, дошли, наконец, до Петербурга. Николай I был более чем удивлен: давая разрешение на отпуск поручику Тенгинского пехотного полка Лермонтову Михаилу Юрьевичу, он не знал, что тот не явился в назначенный ему полк, а своеволием Граббе употреблен в чеченском отряде. Оскорбленный монарх выразил негодование — и вычеркнул фамилию Лермонтова из списка награжденных...
(Окончание — в следующем номере.)