Представитель знаменитой династии художников, скульпторов и архитекторов, Лансере славился исключительной тщательностью подхода к делу. Поэтому, чтобы проиллюстрировать «Хаджи-Мурата», ему недостаточно было проштудировать от корки до корки толстовский текст. Надо было увидеть небо и горы Кавказа, услышать гортанную речь, вглядеться в лица горцев, вдохнуть запах очага, дыма и хлеба.

Евгений Лансере.jpg

В 1912 году муж сестры Зинаиды — инженер путей сообщения Борис Серебряков познакомил своего шурина с двумя коллегами-дагестанцами. Оказалось, что один из них, Магомет Хизроев, женат на дочери младшего сына Хаджи-Мурата. Художник незамедлительно получил приглашение погостить летом в экзотических краях, описанных русским графом, поработать «на пленэре», пройти маршрутами толстовских героев. Не раздумывая, Евгений Лансере согласился.
Кстати, новые знакомцы указали ему на некоторые фактические неточности в тексте повести. Так, старшего сына Хаджи-Мурата, которого брал в заложники сам Шамиль, звали не Юсуф, а Гулла — «пуля». И как раз в гости к нему они и направлялись.

В стиле модерн
Сначала путешественники прибыли в Темир-Хан-Шуру (теперь Буйнакск), а затем переехали в аул Хунзах. Здесь Лансере предстояло выполнить «работу над ошибками», причем чужими.
Дело в том, что ранее издатели Роман Голике и Артур Вильборг уже заказывали иллюстрации для «Хаджи-Мурата» другому художнику — Александру Сафонову. Но технически грамотная черно-белая графика оказалась тусклой и невыразительной: она пасовала перед драматизмом и изобразительной силой литературного источника, не вытягивала его масштаба. Проделанная работа была признана браком, и заказ перекочевал к опытному иллюстратору Евгению Лансере.
В это время он был уже без пяти минут академик Императорской академии художеств, признанный живописец, свободно владевший самыми разными жанрами — от камерных до монументальных, полноправный участник художественного объединения «Мир искусства». Родоначальником направления стал родной дядя Лансере — художник Александр Бенуа, который обогнал племянника по возрасту всего на пять лет. При всей многоликости и ошеломляющем разнообразии Серебряного века эта творческая группа не затерялась среди десятков прочих. Мирискусники призывали сбросить с творчества оковы обыденности и эклектики, вместо механического жонглирования старыми формами создавать собственные, не предавать культуру в угоду цивилизации. Приоритетным было объявлено эстетическое начало в искусстве, а главной его ценностью — индивидуальность художника. «Произведение искусства важно не само по себе, а лишь как выражение личности творца», — заявлял от лица всего объединения один из отцов-основателей Сергей Дягилев.
Как настоящий мирискусник Евгений Лансере тяготел к историческим реставрациям. Современная монархия удостаивалась от него только сатирических стрел, зато «золотой» XVIII век мнился потерянным раем. Во всей блистательной красе он предстал на таких полотнах, как «Императрица Елизавета Петровна в Царском селе» или «Ботик Петра I», которые являются одними из вершин русского модерна. Однако взгляд художника в прошлое полностью свободен от ностальгии и чахоточной тоски — мажорная тональность и романтическая приподнятость картин «инфицируют» зрителя радостью бытия, сообщают особую ценность запечатленному моменту. Красота бытовой детали, природного пейзажа или городского ландшафта окрыляют живописца. А продуманные цветовые акценты, изысканность рисунка и композиции, тонкий психологизм и жизненность персонажей делают каждую такую работу подлинно современной.

Иллюстрации «Хаджи-Мурата».jpg

В погоне за достоверностью
Теперь перед Лансере-иллюстратором стояла задача приблизить к современнику уже далекого Хаджи-Мурата, оживить события 6о-летней давности. И сделать это надо было средствами искусства в точности по заветам автора. «Это поэма о Кавказе, не проповедь, — пояснял Лев Толстой американскому журналисту Джеймсу Крилмену замысел своей книги в 1903 году. — Центральная фигура — Хаджи-Мурат, народный герой, который служил России, затем сражался против нее вместе со своим народом, а в конце концов русские снесли ему голову. Это рассказ о народе, презирающем смерть».

Пытаясь постичь народный характер, в течение 1912-1913 годов Лансере создал огромное количество натурных этюдов и карандашных зарисовок. Это были портреты женщин, мужчин и подростков в национальной одежде, горные пейзажи, натюрморты с домашней утварью... Одновременно художник с редкостной дотошностью изучал исторические источники: старинные гравюры и медальоны, дагерротипы, фотографии, музейные образцы оружия и костюмов. Результаты этого кропотливого труда часто изумляют. Например, костюм аварской ханши на одной из иллюстраций Лансере воспроизведен именно на основании экспоната этнографического музея. Через много лет в автобиографии Евгений Евгеньевич признается: «В далеком Кавказе, облике и быте его обитателей виделся мне тот романтизм и часто героизм, которые трудно было ощутить в повседневном нашем окружении. Четыре года я проработал над этими иллюстрациями, они стали поворотным этапом в моем творческом развитии». 

Усилия художника встречали понимание и сочувствие местного населения — и взрослых, и детей. Позднее внучка знаменитого наиба Хаджи-Мурата, дочь его младшего сына Ума Муратовна вспоминала: «Это было в 1912 году. Лансере остановился в нашем доме, жил у нас в Хунзахе, рисовал мою маму Зульхиджат, деда и других. Когда он, чтобы отдохнуть, выходил на балкон, я «помогала» ему дорисовывать. Лансере смеялся и обязательно кончик моего носа и щечки мазал кистью... Мне было пять лет. Рисовал и меня. Тогда же он нарисовал знаменитый портрет Хаджи-Мурата... » 
Этот последний пункт вызвал наибольшую трудность: как добиться портретного сходства, если оригинала нет в живых, а прижизненных портретов не осталось? Правда, Лансере был знаком с карандашным наброском Григория Гагарина — некогда художник состоял при штабе кавказского наместника, и ему посчастливилось зарисовать наиба за игрой в шахматы. Кроме этого беглого эскиза в профиль, Лансере, конечно, рассматривал и рисунок итальянского скульптора Антонио Коррадини, запечатлевшего отсеченную голову убитого воина. Обоих источников явно было недостаточно для создания живого и достоверного портрета исторического персонажа. 

«Никто не мог точно описать лицо Хаджи-Мурата, — рассказывает научный сотрудник Института востоковедения РАН Патимат Тахнаева. — Рост, хромота, стремительность, отвага и многое другое было известно, а вот лицо? На тот момент прошло уже 60 лет со дня гибели наиба. Срок более чем достаточный, чтобы забыть черты погибшего, даже если ты был его современником». Лансере пытался вызнать хоть что-нибудь у старшего сына Хаджи-Мурата Гуллы, которому шел 13-й год, когда погиб отец. Но 70-летний старик сумел описать дорогое лицо лишь в общих чертах. Аксакалы же утверждали, что сам Гулла внешностью пошел в мать, чеченку Сану, так что «скопировать» Хаджи-Мурата с него нельзя. Но эти же самые старики и подсказали художнику выход из творческого тупика: они в один голос стали твердить, что сын Гуллы — вот кто вылитый Хаджи-Мурат! Лансере предпочел поверить седобородым мудрецам и срисовал черты Хаджи-Мурата с его внука. «Так родился известнейший портрет мятежного наиба», — резюмирует Патимат Тахнаева.

Иллюстрации «Хаджи-Мурата».jpg

Книга, ставшая песней
Итогом многолетних трудов стало издание иллюстрированного «Хаджи-Мурата» в 1916 году. Лансере решил художественную задачу комплексно, не ограничившись только «картинками». Художник продумал, какими шрифтами будет набран текст, как должен выглядеть титульный лист и как изобразительный материал впишется в верстку. Книга была отпечатана в большом формате — 300 на 227 мм. Фронтисписом послужил большой портрет Хаджи-Мурата. За ним последовал лист с приклеенной к нему верхним краем иллюстрацией «Хаджи-Мурат и его мюриды спускаются с гор». Рисунок обрамляла широкая прямоугольная рамка, напечатанная цветной краской. Таким же образом были исполнены и остальные 17 цельностраничных многокрасочных иллюстраций, нарисованных в оригинале акварелью. 
«Все оформление повести отличается удивительным стилистическим единством, — комментирует ученый-книговед Евгений Немировский. — Всего в книге Льва Толстого 25 глав, помеченных римскими цифрами, и для каждой из них Лансере выполнил заставку и концовку. Среди них есть как орнаментальные художественные мотивы, так и сюжетные рисунки. Присутствуют иллюстрации и в тексте». 

Жанровое разнообразие рисунков огромно. Это и многофигурные композиции, например, «Хаджи-Мурат на балу у князя Воронцова», и пейзажи — «Долина Аварского Койсу», и картины придворной жизни — «Чернышев у дверей кабинета Николая I», и документальные портреты — графа Толстого, князя и княгини Воронцовых, князя Лоренц-Меликова. Иллюстрации на вклейках последовательно знакомят читателей с кульминационными моментами повести. Здесь и «Смерть солдата Петрухи Авдеева», и «Шамиль среди мюридов», и венчающая повесть «Смерть Хаджи-Мурата». Бесспорной удачей художника стал портрет императора Николая I, который, однако, в издание не вошел. На нем изображен не мудрый правитель, красавец, покоритель женских сердец, а грузный, отяжелевший человек с жестким лицом сатрапа. В годы, когда отмечалось 300-летие дома Романовых, появление такого портрета было бы явно неуместным. 

Новое издание «Хаджи-Мурата» было принято восторженно — как обычной публикой, так и искушенными братьями-художниками. «Рисунки Лансере сохраняют рядом с толстовской колоссальностью и свою значительность, свою прелесть, — писал художник и историк искусств Александр Бенуа. — Они не только дают тонкую и точную «справку по сценарию» и рисуют типы действующих лиц, но, кроме того, складываются в самостоятельную песнь».

Вне конкуренции
Как ни убедителен успех Лансере, новые попытки проиллюстрировать «Хаджи-Мурата» предпринимали и другие художники, уже советские. Первой оказалась женщина — художница-авангардистка Вера Матюх. Ее работы увидели свет в 1937 году — в издании, выпущенном «Молодой гвардией». Затем последовательно «подтягивались» и другие художники и издательства — в Москве, Минске, Горно-Алтайске и Нальчике: Юрий Кабанов проиллюстрировал толстовскую повесть в 1969-м, Александр Глуховцев — в 1972-м, Виктор Клименко — в 1980-м, Ильдар Урманче — в 1981-м, Александр Лященко — в 1988 году. Не оставил равнодушным «рассказ о народе, презирающем смерть» и зарубежных мастеров. В 1953 году в Праге вышла книга с рисунками Яна Яворского, а в 1973-м — с оригинальными работами Хермины Мелихаровой. Будапештское издание 1954 года иллюстрировал Пал Чергезан. Но факт остается фактом: ни одна из перечисленных иллюстрированных книжек потом ни разу не переиздавалась. Конкуренции с работой Евгения Лансере они не выдержали. Зато в 1986 году издательство «Художник РСФСР» факсимильно воспроизвело дореволюционное издание 1916 года с иллюстрациями Лансере, которые за 70 лет ничуть не устарели. Это ли не очевидная победа большого художника над временем и историческими перипетиями?

«Второе пришествие» Евгения Лансере на Северный Кавказ состоялось в 1914-1915 годах: во время Первой мировой он работал военным корреспондентом, и его картинки печатались уже не в шикарных книгах, а на дешевеньких открытках. В 1917-м художник с женой и детьми предпринял попытку скрыться от гражданской смуты, охватившей обе столицы и Центральную Россию, в уже знакомой Темир-Хан-Шуре. Но революционные пожары вовсю полыхали и здесь — вместо тихой обители семья нашла в благословенном городке хаос, безденежье и бесконечную смену властей. Затем последовали долгие 14 лет, которые Лансере провел в Закавказье, в Тифлисе. В 1934-м он, наконец, вернулся в Москву. Кавказский период и его блестящие находки еще раз «аукнутся» в его творческой судьбе в 1937 году, когда он опубликует цикл иллюстраций к повести Толстого «Казаки». Как художник-монументалист Лансере станет автором масштабного триптиха «Красные партизаны Дагестана спускаются с гор на защиту советской власти» — уже для нового заказчика, советского государства. Категорично не принявший революцию, Лансере был не только храним судьбой, но даже обласкан новой властью. Он получает огромные гонорары. К концу жизни его удостоят званий «Народный художник РСФСР» и лауреата Сталинской премии второй степени. Его академизм, совершенное владение формой и цветом странно импонировали главному «эстету» эпохи — товарищу Сталину, обозначившему для художников и архитекторов обязательный переход от сомнительных экспериментов к надежной и незыблемой классике. Так строгий академист Евгений Лансере снова оказался на коне — просто в силу своей художественной природы. Но формальное благополучие изрядно отравлялось ощущением постоянной трагедии — и личной, и общественной. 

«Лансере испытывает отвращение к советскому режиму, к казенным заказам и заказчикам, — пишет историк архитектуры Дмитрий Хмельницкий. — Он отчетливо понимает противоестественность того, чем он и его коллеги занимаются». «Погано работать на этих людей, — запишет Лансере в личном дневнике. — От этого энтузиазма — улыбающихся рож, протянутых рук — воротит!» И не раз помянет добрым словом свою дагестанскую «командировку» на заре XX века и Северный Кавказ с его воздухом свободы.