Скрытое сокровище новой России

Уйдя в фактически свободное плавание в период «парада суверенитетов», Кавказ ступил на путь, который грозил ему полным распадом и всеобщей анархией, но смог вернуться обратно и занять свое место в новой России. Однако это место явно может быть выше, чем сейчас — экономический и человеческий потенциал региона по-прежнему не раскрыт полностью, разрыв между его возможностями и реальностью продолжает оставаться существенным. За последние годы в развитии Кавказа были достигнуты заметные успехи, но еще больше предстоит сделать впереди. Несмотря на то, что не все задуманные проекты увенчались успехом, государство смогло четко определить стратегические приоритеты модернизации СКФО и создать здесь новые институты управления.

С геополитической точки зрения Северный Кавказ в рамках позднего СССР представлял собой периферийный регион. Конечно, это была не глубокая периферия типа Нечерноземья или Урала — все-таки Кавказ вошел в состав России не так давно, но и не территория, непосредственно граничащая с другими «мирами», как бы ни понимать последнее слово — в марксистско-ленинском смысле («мир капитала») или в смысле пришедшей на смену «всепобеждающему учению» цивилизационной теории. Определенные необычные черты, выделявшие Кавказ и его обитателей в рамках «новой исторической общности — советского народа», конечно, присутствовали, но воспринимались либо как колоритная экзотика, не противоречащая общим канонам советской жизни (открываем «Мой Дагестан» Расула Гамзатова), либо как некие еще не до конца преодоленные «феодальные пережитки» (пересматриваем «Кавказскую пленницу» Георгия Данелии).

«Простой советский черкес» — так озаглавлено предисловие книги российско-американского социолога Георгия Дерлугьяна о кабардинце Юрии Шанибове — человеке нетривиальной биографии. В годы хрущевской оттепели он был начинающим успешную карьеру номенклатурщиком в родной Кабардино-Балкарии, затем, в период брежневского застоя, слишком активного молодого прокурора «сослали» преподавать научный коммунизм. Но в годы перестройки из убежденного последователя идей Маркса и Ленина немолодой уже Шанибов вдруг превращается в харизматичного идеолога нового кавказского национализма и становится во главе Конфедерации горских народов Кавказа — организации, объявившей себя правопреемницей Горской республики, аморфного образования, возникшего в другой драматичный момент российской истории — в конце 1917 года. В период распада СССР кардинально меняются судьбы и других персонажей, которые в последующие годы окажутся главными героями и антигероями Северного Кавказа.

Генералы-«афганцы» Джохар Дудаев и Руслан Аушев на волне борьбы с «привилегиями номенклатуры» и «национального возрождения» становятся президентами своих родных республик — Чечни и Ингушетии. Вчерашний «цеховик» из Карачаево-Черкесии Станислав Дерев превращается в одного из крупнейших предпринимателей Северного Кавказа, затем избирается мэром Черкесска и претендует на пост главы своей республики. В Дагестане похожую головокружительную карьеру делает выходец из многодетной семьи даргинских крестьян Саид Амиров: пройдя по всем ступеням советской потребкооперации, на излете советской эпохи, когда пропуском к административной карьере уже не является партбилет, он становится вице-премьером правительства республики, а затем и всесильным мэром Махачкалы. Здесь можно услышать справедливое возражение, что на рубеже восьмидесятых и девяностых такие головокружительные карьеры делались везде, но все же стоит сказать и об определенной специфике, которая, впрочем, заключается отнюдь не в пресловутом кавказском менталитете. 

Пожалуй, главное, что получил Северный Кавказ (в широком смысле Южного федерального округа в его первой версии) от тогдашнего «парада суверенитетов», это значительное выравнивание возможностей разных субъектов, входящих в этот регион. В рамках административно-территориального деления РСФСР здесь были представлены субъекты разного калибра: области, края, автономные республики и автономные области — «матрешки» в границах более крупных образований: Адыгея внутри Краснодарского края и Карачаево-Черкесия внутри Ставропольского. При этом у отдельных республик автономный статус был, скорее, номинальным, например в Чечено-Ингушской АССР первым лицом в партийной иерархии никогда не являлся представитель «титульных» национальностей, которые даже после возвращения из сталинской депортации по умолчанию продолжали считаться «наказанными народами».

Сегодняшнее формальное равенство всех субъектов Российской Федерации — результат тех процессов четвертьвековой давности, в результате которых ряду территорий удалось повысить свой статус, и Кавказу здесь принадлежала особая роль. Сразу две автономные области смогли стать самостоятельными республиками, а Чечня и Ингушетия, хотя и братские, предпочли пойти своим путем. С распадом СССР в конце 1991 года практически все регионы Северного Кавказа в одночасье оказались пограничными, что, безусловно, открывало совершенно новые возможности для их экономики. Достаточно вспомнить, какие надежды возлагала Ингушетия на созданную при президенте Аушеве свободную экономическую зону. А вот как описывает британский журналист Анатоль Ливен рынок в центре Грозного образца 1992 года: «Какое-то время на взгляд человека с Запада этот базар казался хаотичным и беспорядочным, но это был не хаос — это была анархия, отсутствие правительства, но не порядка. Однажды я разговорился с русским парнем, который торговал странным набором товаров — частью привезенных из России, частью купленных в Стамбуле. Он признался: я русский, но никто не создает для меня здесь никаких проблем — на самом деле мне нравится работать здесь больше, чем в России, потому что люди здесь честнее».

Однако в новых возможностях таились и значительные риски, которые, в конечном итоге, и определили ту траекторию, по которой Северный Кавказ покатился вскоре после распада СССР. Прежде всего, речь идет о многочисленных территориальных и межэтнических конфликтах, которые мгновенно вышли на поверхность во времена «парада суверенитетов».

Осетинский ученый Артур Цуциев, автор одной из самых авторитетных работ в современном кавказоведении («Атлас этнополитической истории Кавказа (1774-2004)»), насчитывает больше двух десятков зон напряженности, которые возникли на достаточно компактной территории к северу от Большого Кавказского хребта. Некоторые из «проектов статусных изменений» (например, широко обсуждавшееся в свое время присоединение северных казачьих районов Дагестана к Ставропольскому краю) остались в прошлом, но многие из конфликтов четвертьвековой давности до сих пор окончательно не разрешены. Это и время от времени возникающие трения между тюркскими и адыгскими народами в Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии, и осетино-ингушский конфликт 1992 года, и, конечно же, две чеченские войны, которые надолго предопределили судьбу Северного Кавказа уже в границах Российской Федерации. 

Чеченский конфликт — это история о катастрофических последствиях распада государства и его институтов, а также о том, что главная задача экономической политики на Северном Кавказе на протяжении уже многих десятилетий остается неизменной — создание большого количества новых рабочих мест. Анализируя причины конфликта, Георгий Дерлугьян отмечает особую роль в нем так называемого субпролетариата — вчерашних сельских жителей, перебравшихся в город (или, точнее, в его предместья — «посад»), но так и не нашедших себя в стандартных городских профессиях. В советские времена лишние рабочие руки из Чечни были востребованы в других регионах Союза на бесчисленных «шабашках», но как только хозяйственные связи между разными частями страны стали рушиться, в этой республике скопилась критическая масса людей, которые были готовы взять в руки уже не молоток или лопату, а более серьезные инструменты. Впрочем, такая картина наблюдалась не только в Чечне. Рассказывают, что когда Шанибов приехал к Дудаеву за оружием, тот подвел его к окну своего кабинета на верхнем этаже президентского дворца, показал толпу вооруженных чеченских «рембо» на площади и спросил: «Ты хочешь, чтобы у тебя в Нальчике было такое же?» В этом контексте события в Кабардино-Балкарии осенью 1992 года, когда экс-первый секретарь обкома КПСС Валерий Коков решительно пресек попытки оппозиции перехватить власть в республике, выглядят не просто номенклатурным реваншем. Скорее всего, КБР, по формулировке Дерлугьяна, просто удачно проскочила свой «поворот на Чечню». 

Похожий сценарий реализован и в Северной Осетии, где после кратковременного, но крайне жестокого осетино-ингушского конфликта власть надолго оказалась в руках последних поколений советской номенклатуры. И нельзя сказать, что это был шаг назад — «национальное возрождение» являлось тогда для Осетии не просто шаблонной формулой. Кто еще мог в первой половине девяностых бросить достойный вызов на футбольном поле грозному московскому «Спартаку», как не владикавказская «Алания», совсем недавно тоже носившая название «Спартак», но переименованная в духе внезапно открытого прошлого? «Симметричный ответ» в части освоения аланского наследства нашелся и у ингушей: столица их молодой республики Магас, названная по имени главного города средневекового аланского государства, — чуть ли не единственный город, построенный в чистом поле за четверть века истории современной России. Но на фоне общего развала девяностых эти эпизоды можно считать лишь попыткой найти хоть какой-то луч света в бесконечном темном царстве. 

Экстремистско-криминальный узел, завязавшийся в дудаевской Чечне в условиях почти полного отсутствия государства, расползался по Кавказу со скоростью эпидемии, и уже через несколько лет после начала первой чеченской войны российское общество было поражено кавказофобией. Если еще в первой половине девяностых соцопросы фиксировали вполне дружественное отношение русских за пределами Северного Кавказа к тем же чеченцам, во многом сформированное классическими произведениями Лермонтова и Толстого, то вскоре Кавказ стал восприниматься как одна сплошная Чечня, причем, чем дальше от Кавказа, тем больше мифов рождал этот регион. Характерная история, которую автору этой статьи рассказывали в Петербурге: некие местные «умельцы» наладили продажу в родном городе шуб, закупленных в Пятигорске, по двойной цене просто потому, что для значительной части питерцев Пятигорск — это «где-то рядом с Грозным». Хотя провести выходные в Кавминводах для жителей Северной столицы сейчас стоит едва ли не дешевле, чем отправиться на уикенд в столь любимую ими Финляндию.

Стремительная деградация проекта независимой Ичкерии от романтического национально-освободительного порыва до безнадежно криминальной авантюры, способной выжить только за счет экспорта экстремизма, стала хорошим уроком для всего Кавказа. «Общая траектория чеченского радикального движения фактически лишает его перспективы политического диалога с федеральным центром. Проблема статуса Чеченской Республики в 2003-2004 годах уходит из актуальной политической повестки: республика возвращается в политико-правовое пространство России, занимает свои позиции в качестве субъекта Российской Федерации с избранными органами власти и процедурно оформленной республиканской Конституцией», — так сухим аналитическим языком Артур Цуциев описывает процесс сравнительной стабилизации обстановки в Чечне после завершения активной фазы второй войны. Курс на укрепление вертикали власти, ставший лейтмотивом первого президентского срока Владимира Путина, во многом ассоциируется с окончательным решением проблемы пресловутого «кавказского сепаратизма»: федеральный центр все более активно заявляет о своем присутствии в неспокойном регионе, что проявляется в том числе и в появлении здесь очередных «новых людей». Теперь это нередко выходцы с Кавказа, уже состоявшиеся за его пределами, которые, по замыслу Москвы, могут распространить на малую родину свою историю успеха. Именно такой карьерный путь проделали бывший генеральный директор МРСК Северного Кавказа Магомед Каитов, в прошлом десятилетии имевший репутацию «энергетического короля» региона, бывший президент Адыгеи Хазрет Совмен, бывший глава Кабардино-Балкарии, а ныне сенатор от этой республики Арсен Каноков — все они к моменту возвращения на Кавказ уже стали бизнесменами федерального уровня, для которых новая формула государственности — «Единая Россия» — имела совершенно осязаемый смысл. Но общий ход кавказской жизни, скорее, демонстрировал, что регион еще не вернулся к нормальной жизни, несмотря на регулярную телекартинку о стремительном возрождении Чечни. 

Главной приметой нулевых на Северном Кавказе стали теракты и боестолкновения, порой напоминавшие настоящую партизанскую войну — достаточно вспомнить нападения боевиков на Назрань летом 2004-го и Нальчик осенью 2005-го. Силовики платили той же монетой: в Ингушетии, например, годы президентства Мурата Зязикова, когда борьба с «лесом» велась по принципу «Цель оправдывает средства», сейчас предпочитают не вспоминать. Хватало и обычного криминала, который нередко тут же переходил в политику. Самым нашумевшим эпизодом в истории Северного Кавказа прошлого десятилетия стало массовое убийство в Карачаево-Черкесии в ходе дележа местного химзавода — некогда одного из крупнейших Советском Союзе. Судьба наследия СССР в современной экономике региона — вообще отдельная страница его недавней истории.

Необходимость решать проблему избыточных рабочих рук подталкивала советскую власть к созданию здесь большого количества промышленных производств, менявших не только экономический, но и этнокультурный облик Кавказа. Вместе с современными предприятиями в регионе появлялось все больше русских инженеров и рабочих, многие из которых были вынуждены уехать обратно на «большую землю», когда в начале девяностых промышленность, лишившись заказов, встала. Но в отличие от ряда бывших республик СССР (например, Армении), где крах советского проекта индустриализации оказался почти необратимым, на Северном Кавказе определенную часть промышленного задела удалось сохранить. Долю этого наследия среди ныне действующих крупнейших предприятий СКФО сложно недооценить: «Невинномысский азот» на Ставрополье, «Кавказцемент» в Карачаево-Черкесии, «Кавказкабель» в Кабардино-Балкарии, «Электроцинк» и «Победит» в Северной Осетии, «Дагдизель» и «Авиаагрегат» в Дагестане... Но столь же внушителен и список безвозвратных потерь: нефтехимический комплекс Грозного, Тырныаузский горно-обогатительный комбинат в КБР, ряд крупных заводов в Махачкале, на территории которых теперь расположены рынки. К этому надо добавить тысячи брошенных гектаров сельхозземель и опустевшие горные села.

К началу текущего десятилетия Северный Кавказ оказался значительно отстающим от среднероссийских показателей по большинству направлений социально-экономического развития. С этим можно было бы мириться, если бы не огромный резерв скрытых возможностей региона, которые используются пока далеко не в полной мере. Самый характерный пример — Дагестан: по уровню экономического потенциала он входит в первую тридцатку субъектов РФ, а по степени инвестиционных рисков устойчиво занимает одно из последних мест в стране.

Ликвидация подобных разрывов стала главной задачей Кремля. Создание Северо-Кавказского федерального округа в 2010 году и Министерства по делам Северного Кавказа в 2014-м, принятие стратегии развития СКФО и отдельной госпрограммы развития округа до 2025 года свидетельствовали о том, что регион по-прежнему требует особого внимания, несмотря на явное ослабление угроз сепаратизма и анархии. В начале нынешнего десятилетия Москва предприняла попытку предложить Кавказу совершенно новую повестку, основанную на открытии СКФО для внешних игроков, которым был предъявлен достаточно большой набор инструментов государственной поддержки их проектов. Еще одним признаком приближения федерального центра к региону стало формирование специальных институтов развития — «Курортов Северного Кавказа» и Корпорации развития Северного Кавказа.

Экономический рост невозможен без обеспечения приемлемого уровня безопасности, а эта задача на Кавказе за последние

годы выполнена. Количество терактов и боестолкновений резко пошло на спад, регион перестал восприниматься за его пределами как источник постоянных угроз и вызывает все больше интереса у обычных россиян. Реконструированный аэропорт в Минеральных Водах, новые горнолыжные подъемники в Архызе и Приэльбрусье, современные скоростные дороги, огромный выбор недорогих заведений с национальной кухней, повсеместное гостеприимство — возможностей для комфортного отдыха в СКФО сейчас гораздо больше, чем всего пять-шесть лет назад. Начавшиеся в отечественной экономике процессы импортозамещения определили и стратегические приоритеты в северокавказском реальном секторе — это интенсивное сельское хозяйство, причем с хорошими перспективами экспорта продукции (прежде всего в страны Закавказья и исламские государства), и воссоздание кооперационных связей в промышленности. Основная возможность сократить дотационность бюджетов республик СКФО — создание на их территории новых предприятий, что позволит расширить налогооблагаемую базу округа. Именно эта задача является ключевой для Минкавказа, которому передано администрирование федеральной целевой программы «Юг России» на 2014-2020 годы с объемом финансов порядка 190 млрд рублей. Символом Северного Кавказа XXI века можно считать отстроенный Грозный, а глава Чечни Рамзан Кадыров не случайно является самым узнаваемым кавказским политиком в современной России. Вообще, как и четверть века назад, современный Кавказ дает хорошую пищу для размышлений о роли личности в истории. Успехи, достигнутые отдельными регионами, здесь однозначно ассоциируются с именами их руководителей, а на уровне СКФО в целом можно говорить о периоде Александра Хлопонина и периоде Сергея Меликова, которые достаточно серьезно отличались по набору задач, стоявших перед полпредством. Сейчас в округе наступает новый период, связанный с назначением полпредом президента Олега Белавенцева. Перед ним сразу же возникает необъятный фронт работ, включая масштабные проекты наподобие развития Кавминвод, требующие совместных усилий разных ведомств. Северный Кавказ безвозвратно поглощает всякого, кто решил по-настоящему узнать этот регион.